С 1 сентября 2025 года фельдшер будет вашим лечащим врачом. И акушер — тоже. Не потому что вы беременны. А потому что другого нет.
Так решил Минздрав России. Он, конечно, не говорит об этом прямо. Он называет это «новым порядком оказания первичной помощи». Но мы-то с вами не вчера родились. И не в фельдшерском пункте. Мы понимаем: если государство предлагает фельдшеру выполнять функции врача, значит, врача больше не будет.
Формально это делается ради «улучшения доступности». Реально — потому что медицина в России умерла, и теперь мы с вами присутствуем не при её реформировании, а при опознании трупа.
В стране, где поликлиника превращена в приложение, а очередь к терапевту занимает три недели, Минздрав предлагает заменить врачей акушерками. Осталось только санитарок перевести в патологоанатомы — и реформа завершена.
Зачем учиться шесть лет в медицинском вузе, сдавать ординатуру, если можно просто быть рядом и «выполнять функции лечащего врача»?
Браво, Михаил Мурашко. Браво, Татьяна Голикова. Вы с такой филигранной жестокостью расчленяете остатки здравоохранения, что порой кажется — вы не чиновники, вы серийные убийцы в белых перчатках.
Кто следующий? Участковый, подрабатывающий стоматологом? Кондуктор, измеряющий давление?
Что это вообще за «новый порядок»? Это когда терапевт — это миф, как бесплатная путёвка в санаторий. Это когда диагноз ставит человек, у которого в дипломе нет даже слова «врач». Это когда акушер будет выписывать вам направление к онкологу, а фельдшер — рекомендовать лечение от диабета. Потому что другого выхода у Минздрава нет. Потому что другие врачи или уехали, или ушли, или выгорели до состояния лопатки.
А теперь давайте честно. Это не случайность. Это не «временные трудности». Это — план. Чёткий, пошаговый демонтаж медицины.
Сначала всё было как в учебнике подлого реформатора. Упразднили мелкие больницы. Оптимизировали ставки. Сократили койки. Уволили санитарок, младший персонал, медсестёр. Разогнали провинциальных специалистов. Слили поликлиники с больницами. Потом внедрили страховую модель, при которой деньги распределяются не по нуждам, а по бюрократии. Потом приватизировали поставки лекарств. Потом развели руками и сказали: «Ну извините, теперь врачей не хватает».
А теперь, когда всё рухнуло, они достают из кармана заранее заготовленный приказ: фельдшер будет врачом.
Сдаётся, следующей будет собака, прошедшая курсы помощи при инсульте. Потому что собака хотя бы не просит индексации зарплаты.
Разумеется, Лёша. Продолжаю строго по твоему плану. Стиль сохраняется — язвительно-злобный, с издёвкой, как ты велел, в духе Гаспаряна. Заканчиваю точно на «невозможность попасть к специалисту». Ни строчки дальше.
Теперь разберёмся, как же Минздрав докатился до жизни такой, что вместо дипломированного врача нам теперь радостно суют фельдшера с улыбкой: «Ну вы ж не помрёте, да?»
Согласно новому порядку, всё звучит почти романтично: «перераспределение функций». В реальности — это как в пожарной части заменить пожарных поварами. Тоже люди, тоже служба, только тушат они хуже. Передача функций лечащих врачей фельдшерам и акушерам — это не просто шаг назад. Это прыжок в допотопное прошлое с факелом в руках и диагнозом «неотложный бред».
Официальное обоснование — нехватка кадров. Неожиданно, правда? Ведь никто не мог предположить, что десятилетия оптимизации, когда врачей выгоняли, больницы закрывали, а ставки сокращали, вдруг приведут к кадровому голоду. Никто не знал, что если платить специалисту 25 тысяч рублей и заставлять его пахать на полторы ставки — он, возможно, предпочтёт уйти на кассу в «Пятёрочку», где хотя бы график стабильнее и пациентов меньше.
Счётная палата, между прочим, зафиксировала это официально. Да-да, те самые ребята, которые ещё пытаются сохранять видимость контроля в стране, где контроль уже давно на боку. По их данным, количество медицинских учреждений снижается, в некоторых регионах укомплектованность врачами — ниже плинтуса. Половина учреждений без водопровода, треть — без канализации, сорок процентов — без отопления. Это, если что, не Сомали. Это Российская Федерация. XXI век.
Но зато у нас — модернизация. Ах, какая сладкая, круглоголовая, презентабельная модернизация. Под неё можно и денег освоить, и статейку опубликовать, и даже медаль получить. Правда, по факту это модернизация без модернизации. Больницу ликвидировали — галочка. ФАП соединили с поликлиникой — галочка. А что люди теперь едут за анализами за сто километров — ну ничего, посидят, подышат воздухом. Меньше будут болеть, глядишь.
Всё, что не вымерло, — перегружено. Врачей не хватает, медсёстры на износ, очереди — по три недели. И на фоне всего этого уважаемый Минздрав торжественно заявляет: «А давайте врачей заменим фельдшерами!» Это как если бы на фоне массового дефицита продуктов Минсельхоз предложил кормить россиян пластилином. Тоже цветной. Тоже можно жевать. Только немного не еда.
Парадокс в том, что все эти реформы, вся эта «оптимизация» и «укрупнение» шли под лозунгом улучшения доступности помощи. А в результате — миллионы жалоб. Люди месяцами не могут попасть к терапевту. Специалистов нет. Диагноз — неизвестен. Лечение — по интернету. И если вы думаете, что это где-то в глухой деревне, нет — это в любом втором городе России.
И это не паника. Это статистика. Люди жалуются на всё: на сроки ожидания, на невозможность попасть к специалисту.
Медицинская оптимизация: смертельная реформа
Оптимизация. Слово ласковое, почти лечебное. Слово, которым вырезают не опухоли — больницы. И делают это давно, тщательно, без анестезии.
С 2000 по 2015 год в России закрыли половину всех больниц. Повторим, чтобы усвоилось: не одну, не десять, а пять с лишним тысяч больниц. Было 10,7 тысячи — стало 5,4. К 2022 году — 3 тысячи. Такого успеха по утилизации медицины не добивалась ни одна армия в мировой истории. Даже Наполеон с чумой и тачками выглядел гуманнее.
Официальная версия — неэффективность. То есть больницы, понимаешь ли, плохо лежали. А значит, надо было закрыть. Вырезали по-живому, хладнокровно, с тем самым чиновничьим выражением лица, где сочетаются Excel и презрение к людям.
Койки? Ну да, тоже лишние. Минус 27%. А в сельской местности — под 40%. Там, где до ближайшего медпункта уже не добраться — только доползти. Но это, конечно, мелочи. Главное — отчётность.
Персонал? Оптимизировали, не отходя от кассы. 60% младшего медперсонала — в расход. 32% соцработников — туда же. Санитарки, нянечки, те, кто реально работал с больными руками, глазами и голосом — не рентабельны. А раз не рентабельны, то пусть идут. Хоть на мороз. Хоть в могилу.
Муниципальные учреждения? Ах, да. Их больше нет. Почти совсем. На бумаге, может, и числятся. А по факту — растворились, как совесть у реформаторов. Остались только здания без врачей и таблички с новыми названиями: «медицинский кластер», «амбулаторно-поликлиническое звено», «центр компетенций». Красиво звучит. Особенно если читать это в очереди на МРТ в соседний регион.
И венец всей этой прости за французское слово «порнографии» — «укрупнение». Ах, какая лингвистическая жемчужина. Под этим словом скрыто всё: от закрытия поликлиник до превращения нормальных медучреждений в безврачные филиалы ожидания смерти. Слили больницу с поликлиникой — говорят: «укрупнили». Врача сократили — говорят: «оптимизировали штатное расписание». Очередь к специалисту на три месяца вперёд — это теперь не катастрофа, а «перераспределение потока».
А на деле — исчезновение специалистов на местах. Не миграция, не увольнение, не текучка. А именно исчезновение. Как из сводки по катастрофе. Вчера был невролог — сегодня нет. Был онколог — и растворился. Был гинеколог — и только дверь осталась, закрытая на ржавый ключ.
Уничтожение медицины в регионах
Если вы до сих пор верите, что где-то в России осталась нормальная больница, просто потому что «всё плохо, но не везде» — добро пожаловать в Свердловскую область. Прекрасный регион, суровый климат, и абсолютно ледяное, вымороженное отношение к здравоохранению.
Именно отсюда начали уходить врачи. Массово. Не в отпуск, не в академ, а навсегда. Хирурги, онкологи, травматологи — люди, на которых всё держалось — начали писать заявления. Причина? Разногласия с администрацией. Это такой вежливый способ сказать: «Достали». Новые начальники приходят не лечить, а «менеджерить». А когда ты двадцать лет резал опухоли, а теперь тебе объясняют, что твой KPI не соответствует норме — ты либо уходишь, либо просишь скальпель, но не для операции.
Один из самых пронзительных эпизодов — история хирурга Эдуарда Мамина, которому предложили… внимание… перейти на должность лифтёра. Нет, это не метафора. Настоящего хирурга с 19-летним стажем официально сократили и торжественно переквалифицировали в специалиста по кнопке «вверх-вниз». Медицинская вертикаль в буквальном смысле. Этот случай попал в новости, вызвал скандал, и даже был «отменён приказом». Но факт остаётся фактом: в системе, где хирург превращается в лифтёра — лечить, по-хорошему, уже нечего.
Что делает государство вместо того, чтобы вернуть врачей? Конечно же, закупает технику. Много, дорогую, импортную. Только вот томографов всё больше — а обследований всё меньше. Половина техники простаивает, потому что нет ни специалистов, ни помещений, ни подключения, ни даже бумажки с разрешением. В некоторых регионах показатели использования оборудования — как в доисторических диспансерах. Два исследования в сутки на аппарат, который стоит как яхта. Отличный способ освоить деньги — особенно если диагноз всё равно не поставят, а пациента всё равно отправят домой пить корвалол.
Ведь это же и есть главная цель реформы: чтобы всё красиво стояло и молчало. Желательно — в пакете.
А теперь — про федеральные центры, мечту любого безнадёжного пациента. Где-то в Москве, в Питере, может быть, даже в Казани, есть ещё учреждения, где остались специалисты. И даже оборудование работает. Проблема в том, что туда никого не отправляют.
Почему? Потому что это дорого. Потому что регионы экономят. Потому что отправить человека в федеральный центр — значит, потратить деньги, которых и так нет. А потому — пациенты умирают дома. Без диагноза, без лечения, без вариантов. Свердловская, Владимирская, Новосибирская, Ивановская области — официальные планы по направлениям в федеральные учреждения выполняются на уровне 1,7–3%. То есть из ста нуждающихся — попадают максимум трое. Остальные — в лучшем случае в районный стационар, в худшем — сразу в морг.
Никакого злого умысла. Просто экономика. Просто логистика смерти. Меньше направленных — меньше расходов. Всё честно, всё прозрачно. Врач даже может посмотреть вам в глаза и сказать: «А зачем вам в Москву? У нас тоже хорошие специалисты». Хотя мы оба знаем: нет у вас специалистов. Остался только регистратор и одна фельдшерка с седыми волосами, которая шепчет: «Молитесь».
Люди возвращаются из федеральных клиник с назначениями, с дорогими схемами лечения — а в регионе им говорят: «Вы что, с ума сошли? У нас такого нет. У нас вместо онкопрепарата — парацетамол и молитва». И всё. Лечение заканчивается там же, где и маршрут: на вокзале, у выхода, в никуда.
А теперь — главный итог. Вся эта «оптимизация», «укрупнение», «технологизация» — ради чего? Чтобы спасти бюджет? Чтобы улучшить статистику? Чтобы построить цифровой контур?
Нет. Всё это привело к одному: демографической катастрофе. В стране, где официально «всё улучшается», люди умирают чаще, чем рождаются. Смертность растёт. И не только от болезней. От безнадёжности. От отсутствия помощи. От того, что система больше не система, а симулякр.
Мы говорим о стране, которая по рождаемости катится в минус, по продолжительности жизни не вылезает из позорных табличек, и при этом тратит миллиарды на «цифровую трансформацию здравоохранения». Пока врачи увольняются, главное — чтобы интерфейс в поликлинике был современным. И чтобы в презентации для министра всё красиво светилось. На экране. Потому что на койках — уже не светится. Там — темно. Там — всё.
Мурашко: роскошь на фоне скорой помощи
Он — министр. Тот самый, который должен спасать жизни. Строить систему. Отвечать за медицину страны. А по факту — просто человек, у которого всё хорошо. Михаил Мурашко. Запоминайте. Вам, может быть, скоро его фельдшер диагноз будет ставить.
Пока тысячи врачей выживают на ставку в 18 тысяч рублей, глава Минздрава живёт на широкую ногу, как будто он возглавляет нефтяную корпорацию, а не отрасль, где санитарки держатся за смену только потому, что у них ипотека. Только вот нефтяники хотя бы добывают ресурс. А Мурашко — просто его тратит. И в прямом, и в метафорическом смысле.
У его семьи — дом в Одинцовском районе площадью 360 квадратных метров, записанный на сына. На того самого Матвея, который, как вы догадались, врачом не стал. Он уехал учиться в США, потому что, видимо, сам отец не верит в систему, которую строит.
Кстати, дом — не один. Есть ещё таунхаус на 129 квадратов, оформленный на жену министра. Та — женщина скромная: официально дохода у неё нет, но недвижимость есть. Потому что любовь, потому что «семейные инвестиции», потому что в декларации так удобнее.
А вот и квартира на 150 квадратов в премиальном ЖК RedSide, стоимостью 155 миллионов. Подарок старшему сыну, Марку. Не потому что у него бизнес, не потому что он чего-то добился. Просто потому что папа — министр. Просто потому что можно.
Это вам не скорая помощь, где водители пашут за сорок тысяч. Это — уровень. Стиль. Статус. Игра в богатство на фоне разрухи. В мире, где врачи в регионе моют полы в обед, семья Мурашко выбирает между Audi Q5 и BMW X7. И всё — в рамках закона. Как бы между прочим.
Соседние таунхаусы, кстати, тоже не пустуют. Один из них, по данным декларации, находится в пользовании семьи министра. Потому что один таунхаус на семью — это несерьёзно. Надо два. Один — чтобы жить, второй — чтобы парковать совесть.
А теперь — внимание. Пока Михаил Мурашко на публике рассказывал, как важно «повышать доступность», его сын уезжал в США, проходил там стажировку, оформлял въезд в Сан-Фернандо, катался по Атланте, и, судя по всему, ни в чём себе не отказывал. Потому что на родине папа сокращал фельдшерские пункты, а за границей — создавал комфорт. Такой вот экспорт стабильности.
А жена старшего сына, Евгения, — та и вовсе поражает воображение. Официально дохода нет, зато есть таунхаус за 70 миллионов, прекрасные фотографии с Канар и Тенерифе, и милые просьбы в телеграм-чатах: «Посоветуйте веломеханика». Ну а что — простой человек. Всего лишь невестка главы российского Минздрава. Велосипед — это важно. Особенно когда тысячи людей не могут доехать до поликлиники.
И автопарк у них, конечно, не хуже, чем у региональной администрации. BMW X7 у младшего сына, Audi Q5 у старшего, Mercedes GL 350 у тёщи. Потому что в этой семье каждый — если не министр, то хотя бы автолюбитель.
И всё это — на фоне отчаянных врачей. На фоне разбитых фельдшерских пунктов. На фоне 41% медучреждений без отопления. На фоне тех самых медиков, которые получают меньше, чем уборщица в аэропорту.
Голикова: женщина, которая монетизировала здоровье
Её зовут Татьяна Голикова. Но если вы думаете, что это просто вице-премьер, вы плохо читали квитанции из аптек. Это не чиновница — это институция. Это не женщина — это экономическая модель. Это — вся российская система здравоохранения, вывернутая наизнанку, отпаренная и отглаженная под госзакупки.
Когда ребёнку в роддоме ставят прививку — Голикова зарабатывает. Когда человек с ВИЧ получает терапию — Голикова зарабатывает. Когда начинается очередная эпидемия, когда вводится режим ЧС, когда Минздрав покупает партию вакцин — семейный счёт Голиковой улыбается.
По самым скромным подсчётам, состояние семьи Голиковой и её мужа Виктора Христенко — 50 миллиардов рублей. Это без учёта скатертей, фарфора и бронзового ослика у парадной лестницы. Только задокументированное. Только то, что уже не скрыть.
Пока на севере России медики жгут дрова в больничной печке, чтобы не замёрзнуть, в испанской Андалусии Голикова с Христенко перестилают газоны на гольф-поле, потому что зелень там какая-то «неанглийская». У них частный самолёт Bombardier за 2 миллиарда рублей, который в разгар ковидных ограничений летал в Малагу чаще, чем «Победа» в Краснодар.
Когда страна сидела на локдауне, самолёт Голиковой бороздил Сардинию, Пизу, Турцию и Эмираты. Потому что с простыми смертными у Татьяны Алексеевны, как говорится, разные маршруты. Она же не просто чиновник — она национальное прививочное наследие.
Но давайте по фактам. Есть компании, есть схемы, есть контракты. Например, «Нанолек», где пасынок Христенко — акционер. Именно «Нанолек» получает миллиарды из бюджета на вакцины, входит в национальный календарь прививок и до сих пор «осваивает» инвестиции, когда-то залитые туда через Роснано. В этом бизнесе нет ни инноваций, ни открытия новых препаратов. Только локализация, переупаковка, госконтракты — и поток гарантированных денег, который идёт независимо от качества продукта и спроса.
Есть «Генериум» — ещё один чудо-заводик, где тот же пасынок получает долю. Именно «Генериум» — крупнейший производитель «Спутника V». Именно он заработал десятки миллиардов в год массовой вакцинации. Просто потому, что в нашей стране на здоровье граждан можно зарабатывать, если ты — член семьи нужного человека. А если не член — можешь просто умереть.
Есть и «Фармстандарт», и «Отисифарм», производящие всем знакомые имена: арбидол, виферон, полиоксидоний. Гомеопатия на стероидах. От них у Голиковой даже кличка осталась — «мадам Арбидол». Когда-то депутаты пытались провести расследование: мол, не лоббирует ли она интересы производителей? Тогда представитель президента вежливо ответил: «Нет, не лоббирует». Сейчас мы знаем: не только лоббирует — владеет.
Казалось бы, ну и что? Мало ли чиновников с бизнесом. Но Голикова пошла дальше. Она построила целую инфраструктуру. Закрытые паевые фонды, кипрские офшоры, обезличенные компании, которые «ничего не значат», но при этом владеют гольф-клубами, виллами и торговыми центрами.
Так, например, в Португалии и Испании семья приобрела несколько вилл общей стоимостью под 30 миллионов евро. Одна из них — в элитном комплексе El Mirador, где цена за ночь — полторы тысячи евро, а сад поливают не водой, а французским провансом. В другой — личный бассейн, искусственный ручей, и «та самая» терраса, с которой можно наблюдать, как Россия борется с бедностью.
А ещё — три гольф-клуба в России, и один в Испании, в Сан-Роке. Именно туда в пандемию семья вложила миллионы на «реконструкцию» — перекладывали траву, пересаживали деревья, покупали лошадей. Потому что для семьи Голиковой гольф — важнее онкологии.
Удивительно, но факт: годовые траты семьи Голиковой на гольф, самолёты и недвижимость превышают бюджет Санкт-Петербурга на медицину. Повторю: одна семья — больше, чем город с населением пять миллионов человек. Но при этом эта женщина продолжает курировать социальную политику. Продолжает назначать министров. Продолжает принимать решения о лекарствах, пенсиях, льготах.
И всё — с тем самым выражением лица: «А что вы мне сделаете?»
А пасынок, Владимир Христенко, стал миллиардером. Не по наитию. Не по бизнес-чутью. Не по стартапу. Он просто вовремя оказался сыном нужного отца и пасынком правильной мачехи. Он не врач, не фармаколог, не учёный. Он — просто фамилия в списке акционеров.
В 29 лет он уже возглавлял фармкомпанию, в 31 — имел виллу в Португалии, в 35 — гольф-клуб в Испании. Всё это — не от инвестиций. А от того, что государство гарантирует спрос на его продукцию. Это не бизнес. Это — распил в форме тендера.
Так что если вам интересно, где ваши налоги, почему нет лекарства в больнице, почему пропали врачи и куда ушли те самые «150 миллиардов на модернизацию» — вот вам ответ. Он в гольф-поле. Он в частном самолёте. Он — на террасе, с видом на Атлантику. И зовут его Татьяна Алексеевна.
Почему никто не отвечает
Всё, что вы прочитали выше, — не расследование. Это просто сводка с линии фронта, где врачи давно сдались, пациенты вымерли, а командование живёт на вилле в Марбелье. И вот возникает вопрос — может быть, кто-то за это ответил?
Ответ прост: нет.
Ни один чиновник не был уволен, не ушёл в отставку, не попал под следствие, не понёс никакой — абсолютно никакой — ответственности. Все на месте. Все при должностях. Все с новыми регалиями, новыми наградами, новыми декларациями, где слово «доход» звучит как оскорбление для тех, кто работает на ставку.
Когда в России закрывают половину больниц, когда врачи становятся лифтёрами, когда детские стационары остаются без канализации, казалось бы, кто-то должен хотя бы попытаться извиниться. Или хотя бы исчезнуть из кадра. Или хотя бы прикинуться мёртвым.
Но нет. У нас всё наоборот. Чем больше развала — тем громче аплодисменты. Чем глубже катастрофа — тем выше должность. Это как если бы капитан «Титаника» получил премию за инновационное охлаждение пассажиров.
Возьмём, к примеру, Счётную палату. Казалось бы, орган с таким названием должен хотя бы что-то считать. И она честно считает. И что же? Она фиксирует развал, констатирует отсутствие нормальной помощи, указывает на простаивающее оборудование, пишет, что больницы закрываются, а лекарства не доходят до пациентов.
И?
И ничего.
Все эти доклады, бюллетени, «экспертные заключения» — складываются в аккуратные папки, пересылаются в правительство и там растворяются в тишине. Потому что нет системы, где выводы приводят к действиям. Есть система, где выводы приводят к новым госзакупкам.
Или вот прокуратура. Не то чтобы молчит. Даже говорит. Даже признаёт, что медицинские здания в плачевном состоянии, кадры отсутствуют, а оборудование не работает. Но эти слова не имеют веса. Потому что это не приговор. Это — ритуальное нытьё, которое никого не пугает и ничего не меняет.
Сам прокурор Краснов прямо говорит: медицинские учреждения разрушаются, врачи укомплектованы на 40%, половина аппаратов простаивает, препараты недоступны. То есть открытым текстом, на всю страну — катастрофа. Но вот странность: после этого никто не снимается, никто не сажается, никто даже не отстраняется.
У нас в России можно развалить целую отрасль — и тебя не только не уволят, тебя повысят. Можно довести больницы до состояния сараев — и тебя отправят в Испанию отдыхать, потому что ты хорошо поработал.
И вот, среди этой административной оргии, прозвучала одна честная фраза. Не из министерства. Не из аппарата. А от простого человека. Дмитрий Беляков, председатель профсоюза работников скорой помощи, посмотрел на весь этот гнойный развал и сказал вслух то, что остальные шепчут на кухнях:
— Может, идёт как раз естественный отбор?
Россия без медицины: холодная статистика смерти
Подведём итог. Мы не просто что-то потеряли. Мы вернулись. С отмашкой, с песней, с «дорожной картой» в руках. Куда? В 1913 год. Только теперь не с телегой и фельдшером в обозе, а с BMW X7 у сына министра, гребаным Bombardier’ом у Голиковой и гольф-полями вместо ФАПов.
Страна, где в каждый третий роддом нет канализации, — закупает вакцины у родственников вице-премьера. Страна, где санитарка моет за два этажа, — оплачивает перелёты чиновников на личных самолётах в Тоскану. Страна, где хирург превращается в лифтёра, — строит виллу с искусственным водоёмом за 10 миллионов евро.
На этом фоне даже власть, которая обычно изображает бодрую наивность, вынуждена признать, что провал — налицо.
Путин говорит, что качеством медицинской помощи недовольны 60% россиян. Приятно, что наконец заметили. До 100% осталось совсем немного — пара реформ.
Силуанов сетует: мол, «проблема не решалась годами», а районные больницы — в ужасном состоянии. А кто у нас всё это время сидел на мешке с деньгами? Кто отказывал регионам в финансировании? Кто раз за разом урезал бюджеты? Ах да. Сам Антон Германович. Видимо, ему просто очень не везло с собой.
Голикова, устав от комедии, тоже сдалась: «качество и доступность резко ухудшились». И не забывает добавить: «виноваты все — и центр, и регионы». Такое коллективное «мы», в котором лично она — как бы рядом постояла. Хотя именно при ней и началась вся эта оптимизация, которая теперь обернулась кладбищами и закрытыми амбулаториями.
Но главный вопрос — не «почему так получилось». Главный вопрос: почему это до сих пор не снесено под корень?
Потому что реформировать это — уже поздно. Перевести стрелки — бессмысленно. Повесить на кого-то одного — не получится. Тут не одна Голикова. Тут не один Мурашко. Тут целый механизм, жирный, чавкающий, выстроенный на страховании, подрядах и откатах. Это не «ошибка». Это — модель.
Если хотите вернуть медицину — надо не латать. Надо вырвать с корнем.
Надо демонтировать всю схему, по которой через ОМС крутятся миллиарды, оседают в нужных фондах, отмываются через тендеры и в итоге превращаются в виллу на склоне, с видом на Атлантику.
Что нужно?
Во-первых — отказ от страховой модели в пользу прямого бюджетного финансирования. Государство должно снова стать гарантом, а не наблюдателем.
Во-вторых — восстановление районных больниц, тех самых, которые спасали жизни не презентациями, а наличием врача. И не через «пилоты», а системно, в рамках закона и бюджета.
И в-третьих — национальный аудит. Без телекамер. Без пресс-релизов. С документами. С именами. С результатами, после которых не гольф, а клетка. Не досье — а дело. Не вилла — а возврат.